На Рыбачьем и Среднем
В политотделе среди захваченных у немцев документов хранится затрепанный номер немецкой газеты. На четвертой странице ее напечатана любопытная история о том, как храбрые горноегерские части штурмом брали полуострова Средний и Рыбачий.
История эта особенно любопытна потому, что мы сейчас полным ходом идем на маленьком буксире к берегам того самого Рыбачьего полуострова, который на страницах немецких газет еще в июле захвачен горными егерями.
Однако капитан буксирчика, долговязый, спокойный моряк в выцветшей фуфайке, Петруша, как его ласково зовут на буксире, отнюдь не боится попасть в плен к немцам.
Он, к сожалению, не читал «Фелькишер беобахтер», и поэтому о пребывании немцев на Рыбачьем полуострове ему, конечно, ничего не известно.
— Сколько раз хожу, не видел, — говорит он, лениво пожевывая папироску. — Правда, стреляют иногда с того берега, от Пикшуева мыса. Это действительно. Ну, да ведь моя байда, как блоха, — разве в блоху из пушки попадешь.
На Рыбачьем и Среднем
И правда, буксирчик малодоступен для артиллерии, особенно в такую погоду, как сегодня, когда среди бушующих волн Мотовского залива за пятьдесят метров видна только верхушка его трубы.
Не знаю, откуда произошло название Мотовский залив, но здесь все вполне резонно считают, что не иначе как от слова «мотать», и между собой фамильярно называют его просто «Мотка».
Вся земля кругом причалов, окрестные сопки и ущелья покрыты воронками. День за днем, месяц за месяцем, пытаясь нарушить снабжение защитников Среднего и Рыбачьего, немцы бомбили это побережье. На дне залива лежат тысячи тонн сброшенного ими металла.
— Если бы собрать все железо, которое они сбросили, чтобы разбомбить этот портовый поселок, то можно было бы выстроить точно такой же металлический, — со спокойным стариковским юмором замечает седой подполковник.
Крайний Север дает себя знать. Всю ночь валит снег. К утру дороги заносит настолько, что до расчистки их тракторами ехать на машине с Рыбачьего на Средний нечего и думать.
— Вы только посмотрите на карту, — говорит комендант. — Куда только судьба может занести одессита! Весь Кольский полуостров — это, можно считать, самый нос материка. Ну, а Рыбачий — это же бородавка на носу. И выходит, что я не кто иной, как комендант бородавки. Да. А вам придется посидеть у меня сутки, раньше дороги не будет. Кстати посмотрите, как нас тут бомбят.
Гинзбург смотрит на часы и направляется к выходу из землянки.
— Обычно как раз в это время попьют утром своего бобового кофе и прилетают.
На высоте пяти тысяч метров, еле видный, действительно крутится самолет.
— Сначала ниже летали, потом сбили несколько из зениток, и теперь ниже трех тысяч не порхают.
Самолет сделал еще несколько кругов и, не пикируя, сбросил полдюжины бомб. Над заливом поднялись водяные столбы.
Самолет повернул на запад.
На Рыбачьем и Среднем
— Ну, вот нас и «разбомбили», — меланхолически замечает комендант, провожая самолет равнодушным взглядом. - Теперь пойдемте завтракать.
До ночи мы не остались. Снег безнадежно продолжал сыпать, и мы решили переправиться с Рыбачьего на Средний на моторной лодке. Лодку так заливало встречными волнами, что минутами казалось, что она идет не по волнам, а где-то внизу, сквозь них.
Стоя по щиколотку в воде, закутанный в резиновый плащ, рулевой на всякий случай держал ближе к берегу. Моторист дежурил у пулемета. От немцев нас отделял только узкий пролив.
Впрочем, встреча в такую ночь, по словам рулевого, была маловероятна.
— Немец не выйдет в море по такой погоде. Норвежец бы и вышел, да немца не повезет. Не любит немца.
— Не любит?
— Точно!..
На исходе второго часа, когда вода в лодке дошла как раз до картера мотора, мы, наконец, мокрые до нитки, причалили к берегу Среднего полуострова.
С места в карьер пришлось карабкаться вверх по крутой дороге, а потом и вовсе без дороги, по скользкому, обледеневшему обрыву.
Часовой открыл перед нами невидимую дверь.
Электрический свет, пышущая жаром, сделанная из гофрированного железа трофейная финская печка, стены, потолок и пол из толстых бревен, рабочие столы с настольными лампами под зелеными абажурами, — все говорило, что здесь устроились с необходимыми удобствами и разумным комфортом.
Полковник Васильчиков после трудового дня, уютно примостившись к печке, стакан за стаканом, «по-московски», не спеша пил крепкий чай.
На Рыбачьем и Среднем
— Как стояли, так и стоим, — сказал он, отчеркивая ногтем на карте полуострова линию, где проходит передний край. — Слева — залив, справа — море, впереди — горы. Как были они в наших руках, так и остались. И отдавать не собираемся. А немцы? Что ж, немцы, конечно, пробуют. Сначала неосторожно пробовали, теперь осторожнее стали. А что касается подробностей, так вы лучше в боевой журнал посмотрите. Там все записано...
И, считая вопрос исчерпанным, неразговорчивый полковник взялся за пятый стакан.
Причина его неразговорчивости, обычная причина неразговорчивости наших командиров, выяснилась впоследствии.
Рассказывая о боях за полуостров, полковник волей-неволей был бы принужден много говорить о себе.
В первые дни войны немцы, сосредоточив несколько дивизий, прорвались на тридцать километров вдоль побережья по направлению к Мурманску. Узкий перешеек, единственный выход с полуострова на материк, неожиданно оказался закупоренным немцами.
На Рыбачьем и Среднем
Гарнизон и Рыбачьего и Среднего готовился к обороне с моря. Появление немцев с суши было внезапным.
На перешейке стояло только несколько рот. Обрушив на них целую дивизию, немцы пытались одним ударом с гор спуститься на перешеек, и, пройдя его узкое горло, разлиться по всему полуострову.
В эту критическую минуту на полуострове нашлась твердая рука и железная воля Васильчикова.
Полковник приказал в кратчайший срок выдвинуть вперед к перешейку тяжелые береговые батареи, а сам тем временем, собрав все, что оказалось под рукой, выехал на передовые.
На Рыбачьем и Среднем
Он не остановился перед тем, чтоб своей рукой на месте расстрелять труса, повернул отступившие роты и бросил их в контратаку.
Тем временем подвезли пулеметы и орудия. Установив их на ближайших сопках, удалось их огнем задержать немцев. К вечеру заговорили подтянутые на новые позиции наши тяжелые орудия. Они поставили перед наступавшей немецкой дивизией стену огня, и на следующий день положение было восстановлено. Ни одного живого немца не осталось на перешейке. Только на скатах хребта, там, где вчера немецкие батальоны густым строем шли в «психическую атаку», вповалку лежали груды трупов, скошенных пулеметным и артиллерийским огнем.
И с этого дня ни один немецкий сапог уже не ступал на скалистую почву Среднего и Рыбачьего полуостровов.
На Рыбачьем и Среднем
Месяц за месяцем делали они попытки прорваться, шли жестокие бои за прилегающие к перешейку командные высоты на материке. Но прорваться к перешейку немцам так и не удалось.
Мы день за днем объезжали оба полуострова.
Дороги здесь особенные, их не строят, а обнажают. Снимают неровности, дерн, валуны и обнажают скалу, ровняют камень и гальку. Часто дороги в то же время поневоле служат стоком для горной воды. Вода, пробиваясь сквозь лед, бежит под полозьями саней. Телеграфные столбы, чтобы их не вырвало здешними свирепыми ветрами, до половины человеческого роста обложены пирамидами из камней.
Землянки, убежища, командные пункты — все построено прочно, надолго, с тяжелыми накатами бревен, с перекрытиями из двухтаврового железа.
На Рыбачьем и Среднем
Беспрерывный полярный день с его короткими белыми сумерками все лето не давал ни минуты покоя, сна, передышки. Все укрепления возводили на глазах врага, под пулями.
Когда эти работы были закончены, саперы взялись за дороги и постройку госпиталя.
Через месяц под землей вырос, а верней сказать — в землю врос, целый медицинский городок. Палаты на сто двадцать коек, приемный покой, операционная, кабинеты врачей. На полуострове создался подземный госпиталь особого типа — и полевой и в то же время тыловой.
Здесь не оставляли только тех, кому предстояло лежать более полутора месяцев. А всех тех, кто хоть через полтора месяца мог стать снова в строй, лечили здесь же, на полуострове, не отправляя на материк.
На полуострове все вросло в землю: землянки, медпункты, гаражи, конюшни, склады — все стало подземным.
Можно ехать километр за километром среди расположения войск и не видеть ничего, кроме снега и торчащих из-под него красноватых скал.
На Рыбачьем и Среднем
Замаскированные в скалах западного побережья полуострова береговые батареи топят немецкие транспорты, идущие по единственному пути из Киркенеса в Петсамо.
По вспышкам нащупав примерное расположение батарей, немцы несколько раз пытались провести свои транспорты под прикрытием бомбежек.
Как только транспорты, крадучись вдоль берега, подходили к Петсамскому заливу, начиналась бомбежка батарей.
Но артиллеристы ухитрялись все-таки давать залпы по кораблям, выскакивая из укрытий к своим орудиям, в короткие интервалы между двумя заходами бомбардировщиков.
На Рыбачьем и Среднем
Потеряв так еще один транспорт, немцы стали бомбить беспрерывно, заходя и пикируя по очереди, по одному самолету. Тогда артиллеристы стали уходить в укрытие тоже по очереди. Один орудийный расчет во время бомбежки оставался и продолжал стрельбу по транспортам.
Большие хлопоты причиняют немцам тяжелые батареи, бьющие по подступам к перешейку.
На гребне покрытых снегом скал, куда нам добрых два часа пришлось добираться чуть не ползком, бессменно, денно и нощно сидит на своем наблюдательном пункте командир Скробов.
Это место похоже на орлиное гнездо, и на больших белых птиц похожи наблюдатели Скробова, неподвижно припавшие в своих широких белых халатах к гребню скалы.
Постоянный, непрерывный, бешеный, режущий ветер. Здесь, на вершине, он дует минуту, час, день, неделю, месяц, год. Он дует всегда. У наблюдателей — потрескавшиеся от ветра губы и красные, воспаленные глаза. Но зато отсюда, с этой открытой всем четырем ветрам скалы, видны все дороги и тропки, ведущие к перешейку.
Сам Скробов, большой молчаливый, редко улыбающийся человек, «научный работник», как его шутя называют в штабе, действительно ведет свою работу с научной точностью.
Все пристреляно: каждый квадрат, каждый выступ, каждая лощинка, тропа.
На Рыбачьем и Среднем
Провода идут вперед, на второй наблюдательный пункт — он всего в пятистах метрах от немцев. Впрочем, однажды, когда это было нужно, он был не в пятистах метрах от немцев, а в пятистах метрах за немцами. Артиллерист-лейтенант Лоскутов с радиопередатчиком прополз в тыл к немцам и трое суток корректировал огонь оттуда.
У Скробова все подсчитано, отмечено, записано. Здесь в крохотной, врубленной в скалы землянке, он, недавний красноармеец, экстерном окончивший школу средних командиров, человек с упрямым ртом и острыми глазами самородка, ухитряется вести сложную артиллерийскую документацию во всей ее красоте и аккуратности, почти как на выпускных испытаниях в школе.
Зато и документация потерь, нанесенных немцам, оставляет внушительное впечатление. Артиллеристы уничтожили за небольшой отрезок времени семь орудий, семнадцать минометов, двадцать три станковых пулемета, сорок шесть машин, пять командных пунктов, два самолета и тысячу сто человек живой силы врага!
Кстати, один из этих самолетов — «летающую лодку» -артиллеристы расстреляли за двенадцать километров, когда она, ничего не подозревая, спокойно села на воду у своего берега.
Над полуостровом ревет ноябрьская вьюга. Теперь снег и ветры зарядили до самого мая. Снегом заметает входы в блиндажи, по утрам их откапывают. Еще неделя — и дома вместе с крышами и трубами уйдут под снег. День и ночь, под вой пурги, на склонах хребта, отделяющего перешеек от материка, идет кровавая упорная борьба передовых отрядов. По ночам туда, карабкаясь по скалам, в термосах на спине подносят горячую пищу. Ветер, ветер и еще раз ветер. В землянке, включив радио и ничего не слыша, кроме свиста и воя, шутят:
— Опять идет трансляция с аэродрома.
Всю ночь дуют ветры из Норвегии. От Норвегии до Рыбачьего — шестьдесят миль. От нас до Норвегии — столько же.
Ссылки по теме:
