Первомай 1942 года в Крыму наши штурмовики решили встретить налётом на особенно досаждавшие пехоте батареи немецкой артиллерии. На прикрытие штурмовиков в 13:10 поднялось звено истребителей Як-1 247-го ИАП под командой комэска Степана Карнача; ведущим второй пары шёл комиссар эскадрильи лейтенант Василий Шевчук; это был его третий боевой вылет за день.
Сразу же после взлёта прибор показал перегрев двигателя у ведомого Шевчука, а на подлёте к линии фронта у ведомого Карнача обнаружился перерасход бензина. Так что к месту штурмовки лётчики подошли вдвоём — и практически сразу обнаружили на встречном курсе 10 «Мессеров». Командир принял решение: разбить пару и воевать поодиночке, сделав из одной тактической единицы две, пусть и ослабленные.
«Мессеры» увлеклись лёгкой добычей и не пошли к штурмовикам — чего прежде всего и добивались наши истребители. Карнача связали боем четыре немца, а на Шевчука для гарантии насело шесть (немцы, очевидно, небезосновательно предположили, что ведомый слабее ведущего, и решили для начала разделаться с ним).
Сколько они виражили в крымском небе — Шевчук не запомнил. Запомнил, что, пытаясь загнать кабину врага в прицел, держал на вираже крылья практически вертикально, удерживая нос по горизонту педалями. И всё-таки переиграл опытного врага, «натянул» перекрестье прицела на кабину «Мессера» и немедленно всадил в неё очередь из своих обоих стволов. Вражеский истребитель взорвался в воздухе в 13:35, став четвёртой победой лейтенанта. Однако кто-то из оставшихся пяти, освобождённых от обязанности подыгрывать своему командиру, тут же вогнал очередь в мотор шевчуковского Яка. Самолёт вспыхнул. Высота была критической: 180 метров. Лётчик натянул очки, сбросил фонарь и покинул пылающий самолёт методом срыва — перекинув ранец парашюта за борт и дёрнув кольцо.
Из воспоминаний Василия Шевчука, опубликованных Воениздатом в 1980 году под названием «Командир атакует первым»:
«Сознание возвращается какими-то толчками, импульсами. Я сбил... Удар по самолету. Огонь. Шёлк парашюта. Пламя. Удар. А до этого? Бой. Шесть против одного. Нет, против меня был один... Где Степан?.. Бой над чужой территорией. Рядом с передним краем, но над чужой. Пистолет! Где мой пистолет? Глаза нужно открыть, глаза... «Ну, Василий, ну!» — приказываю себе. Лицо жжёт.
Взгляд упирается прямо в небо. Странное небо — огненно-жёлтое. И по нему серая полоса. «Дым», — догадываюсь. Прямо надо мной со снижением идет Як-1, словно привязанный к этой полосе. Неужели Степан Карнач? Кроме Карнача и меня, здесь быть никого не должно. Значит, и его сбили.
Он тянет к своим. А где же я? Приподнять голову очень трудно, но всё-таки сумел. Опять проклятая боль по всему телу. Лежу лицом в небо. Не то на бруствере окопа, не то на краю воронки. Под спину что-то резко давит. «А, наверно, ремни парашюта», — пронеслось в голове. Повернуться нет сил. Слышу приглушённый разговор. Шаги. Руку к кобуре. Дикая боль. Небо чернеет. Куда-то проваливаюсь...
Опять голос. Откуда-то издалека. Женский. На щеках живительно-облегчающая прохлада человеческих рук. Память восстанавливается с того места, где оборвалась. Пистолет! И снова боль. На этот раз сознание возвращается окончательно. Перед глазами расплывчатые контуры лица.
— Ну вот, сокол ясный, и очнулся. Ишь, как тебя здорово ошпарило. Ничего. Перевязочку сейчас сделаем. Заживёт. Всё заживёт, — мягкий женский говор разгоняет остатки темноты.
Пытаюсь приподняться. Нет, плохи дела, опять пронизывающая боль. Женщина поняла:
— Лежи. Лежи уж теперь. Сейчас разберемся, куда тебя.
У моей спасительницы выцветшая добела пилотка некрасиво натянута до самых ушей. Догадываюсь: чтобы волосы не мешали работе.
А сестра, ощупывая осторожно ноги, руки, по-прежнему мягко приговаривает:
— Ну вот — тут цело. Рученька тоже. С вашим братом, лётчиками, тяжело. У наших ребят убит — так убит, ранен — так сразу видно где. А вашего ранят, да ещё пока падает — шишек набьёт. Ничего, найдём.
... Чем дальше осмотр, тем беспокойней становится ее голос. А я, уже расслабившись, снова теряю сознание.
... Очнулся в землянке, неярко освещенной, как всюду в прифронтовой полосе, самодельным светильником из снарядной гильзы. Около топчана, на котором я лежу, стоит невысокий майор-пехотинец. Рядом со мной, судя по всему, — врач. Женщина, которую помню там, на бруствере окопа, зелёнкой смазывает мое лицо. Врач перевязывает рану на ноге. Женщина все время что-то приговаривает, врач молчит. Я тоже молчу, терплю щиплющую боль на лице и жду, что скажет врач.
Закончив перевязку, неразговорчивый медик удручённо произнес:
— Без рентгена не уверен, но у вас, товарищ лётчик, по всей видимости, что-то с позвоночником.
Пехотный майор замахал на него руками, шутливо оттолкнул от топчана.
— Брось, доктор. Не пугай пилота. Дай-ка мы с ним лучше выпьем. Как-никак, а сегодня праздник. Держи, сокол! — И он протянул мне полстакана водки, половину огурца.
— Ты, лейтенант, не слушай эту медицину. Им бы только болячки искать. Парень ты крепкий, какой там ещё позвоночник может быть!..
Я машинально взял стакан, чокнулся с майором, но в голове пронзившие, как выстрел, слова врача: «Что-то с позвоночником».
— Брось, лейтенант! Давай еще выпьем. За вашего брата. Вы сегодня молодцом поработали. Нас эти две батареи, которые сейчас штурмовики разделали, три недели донимали. Тяжёлые, черти! Три дня назад, — майор вздохнул, — прямое попадание снаряда в землянку моих разведчиков. Ребята только спать легли. С задания — оттуда — вернулись. А сейчас, слышь, молчат... А что ж истребителей мало было? Мы весь бой видели. Думали, не дотянешь ты до передовой. Уж очень низко выпрыгнул. Я на всякий случай распорядился: на нейтральной или у них опустишься — второй батальон в атаку, выручать. Дотянул до нас, молодец, а напарника твоего подожгли. Ну он-то далеко ушёл. Не знаю, правда, долетел до аэродрома или нет — горел сильно. Ничего, сокол, война...
Майор говорил без остановки, перескакивал с одного на другое. Я видел, чувствовал его бесхитростное желание приглушить, отдалить слова врача о ранении позвоночника, так угнетавшие меня. И в то же время он искренне радовался, что я остался жив, что штурмовики хорошо отработали, и тут же тяжко переживал гибель своих разведчиков.
... — А у нас, — майор скорбно вздохнул, — у нас... Пошли в отряде пятьсот человек, а высадились на землю меньше трехсот. А через неделю не знаю, кто и остался от первых. Из знакомых — Маруся вот, сестра, — показал он на женщину, которая первой встретила меня на земле, — ну и еще десяток-полтора бойцов. Весь полк новый. — Он закурил и уже спокойнее, поглядывая на сестру, продолжал: — Меня тоже в той заварухе ранило и с палубы сбросило. Вода ледяная. И знаешь, кто спас? Маруся! Да, она, брат! Мужики боеприпасы сгружают, оружие. А она увидела — и в воду. Тебя тоже, кстати, она вытащила. Ты не совсем к нам упал, а на брошенные окопы перед нашим передним краем. Очень уж они простреливаются хорошо, мы их и оставили. А она, не успел я и глазом моргнуть, хвать свою сумку и ползком к тебе. Я только и сообразил, что следом четырёх бойцов послать. Одного на обратном пути всё-таки зацепило. Вот так, сокол ясный, — почти Марусиными словами закончил майор.
Как ни занимали меня мысли о раненой ноге, обожжённом лице и, главное, о позвоночнике, я не мог не проникнуться чувством величайшей признательности к этим людям. И к разговорчивому майору, и, конечно, к замечательной женщине — медсестре Марусе. Да и чем я мог отблагодарить их? Я сердцем понимал, что здесь, в этой землянке, на переднем крае стрелкового полка, где уже давно не ведут счёт общим потерям, а говорят только о тех, кто погиб недавно, где просто некому вспоминать о погибших раньше, потому что те, кто мог их вспомнить, сами уже погибли, где подвиг стал повседневным делом, словами не благодарят за спасение. Больше того, эти люди сами готовы сказать тебе спасибо за то, что остался жив, за то, что дотянул до переднего края и не пришлось поднимать второй батальон в атаку. Да, и за это. Батальон в атаке — новые потери. Хотя я уверен, что майор не только бы послал людей вперед, но и сам бы пошел на выручку неизвестному летчику.»
Цитата большая, но важная, в том числе по сюжету. Отлично, кстати, иллюстрирует отношение РККА к своим вообще и к сталинским соколам в частности: для спасения одного лётчика пехота готова была подняться в атаку целым батальоном.
Вскоре Шевчук добрался до «своего» госпиталя. Ему обработали обожжённое лицо, вынули осколок из ноги, но позвоночником не занимались — в полевом госпитале не было ни рентгена, ни соответствующих специалистов. Боль в спине то ли ослабла, то ли Шевчук к ней привык. Через несколько дней он прибыл в родной полк, где его уже сняли с довольствия как пропавшего без вести; хорошо, не успели извещение домой отправить.
Вскоре он даже снова слетал на прикрытие штурмовиков — но, приземлив самолёт, прямо в кабине потерял сознание от острой боли в спине.
Узнав об этом, командование в приказном порядке направило лейтенанта Шевчука на обследование в Краснодар, где располагался 378-й военный госпиталь. Там он оказался ровно через полмесяца после того, как был сбит и упал на передний край — 16 мая.
«… Женщина-хирург внимательно рассматривала рентгеновские снимки. Я не сводил с неё глаз, стараясь по выражению лица угадать свою судьбу — что с позвоночником?
Врач почувствовала на себе мой взгляд. Повернулась ко мне, улыбаясь. Но в улыбке, я понял сразу, не было радости. Той искренней, откровенной радости, с которой человек человеку сообщает хорошую новость.
Да, дело серьёзное. Но, цепляясь за маленькую надежду, непривычным умоляющим голосом всё-таки спросил:
— Товарищ военврач, что там? Перелом? Трещина? Говорите сразу.
Хирург, положила мне на плечо руку и, продолжая улыбаться, сказала:
— Нет, дорогой товарищ Шевчук!
— ?!
— Нет, милый товарищ Василий, не перелом… а два перелома. Назовём даже так: компрессионный перелом одиннадцатого-двенадцатого грудных и первого-второго поясничных позвонков.»
Можно только догадываться, чего стоили Шевчуку две недели на ногах, если обычному человеку перелома одного позвонка более чем достаточно для того, чтобы застыть в лежачем положении, опасаясь сделать лишнее движение.
Шевчука зафиксировали на деревянном щите в гипсовом корсете, запретив менять положение тела. Впрочем, в такой «упаковке» это было практически невозможно. Особенно тяжело на психику лётчика действовало то, что остальные лётчики в палате, в том числе и Степан Карнач, раненный осколком снаряда в ногу в том же воздушном бою, были, пусть и с костылями-палками, но ходячими.
В конце июля немцы подошли к Краснодару. Госпиталь эвакуировался, способных к самостоятельному передвижению выписывали в отпуска на долечивание. К этому моменту Василий Шевчук, которого в госпитале догнали приказы о присвоении звания старшего лейтенанта и награждении за бои в Крыму орденом Красного Знамени, в гипсовом корсете с палочкой проходил в день до 300 метров. Военно-врачебная комиссия, не питавшая особых иллюзий, выдала Шевчуку заключение: «Из-за тяжелого ранения позвоночника, полученного в воздушном бою, предоставить отпуск сроком на два месяца с последующим определением годности к службе в военное время».
Шевчук был направлен в Тбилиси, где жили его жена и дочь. Встал на воинский учёт, записался на процедуры в гарнизонной поликлинике и… начал разыскивать свой полк, правда, поначалу без особых успехов. Здесь, в Тбилиси, произошло простое событие, определившее его дальнейшую боевую судьбу: по наводке из поликлиники он нашёл старого сапожника Вано, который сшил ему специальный корсет, обеспечивший туловищу нужную жёсткость при сохранении необходимой гибкости и снявший постоянную нагрузку со сломанных позвонков и перенапряжённых мышц спины. Кстати, мастер, один из сыновей которого воевал на Севере, категорически отказался брать деньги за работу с офицера-лётчика.
Корсет позволил Шевчуку энергичнее заняться физической подготовкой, в наклоне вперёд он уже почти доставал пальцами до пола, однако ВВК продлила ему отпуск ещё на месяц. А потом — приговорила: «Ввиду тяжелого ранения позвоночного столба признать негодным к летной службе. Считать возможным использование в военное время на нестроевой работе в тыловых частях».
Шевчуку, как считал он сам, крупно повезло: в штабе округа он случайно встретился с полковым комиссаром Якименко, бывшим военкомом бригады, в которой Шевчук начал свою лётную службу. Тот помог ему получить направление в родной полк, который в тот момент находился на перевооружении в тылу.
Василий Шевчук вернулся к исполнению обязанностей комиссара эскадрильи, но про летную службу речь не шла. Командир полка для проверки несколько раз вывез его на У-2; боль в спине на перегрузках проявлялась, но была терпимой. Шевчук готовился к очередной ВВК: занимался всевозможными упражнениями, подтягивался до изнеможения, не вынимал из карманов свинцовые грузы. Перед самой отправкой на комиссию в полк прибыл командир дивизии генерал Баранчук.
Поговорив с лётчиком, он взял ответственность на себя, допустив его к полётам без заключения ВВК, которое ни при каких условиях не могло оказаться положительным. С единственной оговоркой: если станет невмоготу, коммунист Шевчук должен будет доложить и отказаться от лётной работы самостоятельно.
Под Сандомиром, после удачного боя. С.И.Бабин, В.М.Шевчук, И.Ф.Кузьмичёв, Н.В.Устинов.
Под Сандомиром, после удачного боя. С.И.Бабин, В.М.Шевчук, И.Ф.Кузьмичёв, Н.В.Устинов.
Шевчук — позывной «Шевченко» — летал до конца войны. После отмены института комиссаров стал заместителем командира полка по воздушно-стрелковой службе (начальником «огня и дыма», как говорили лётчики), получил капитана, затем майора. Воевал над Курской дугой, Киевом, Сандомиром, Вислой, Берлином и Прагой, стал заместителем командира 152-го гв. ИАП. Основной работой полка было прикрытие штурмовиков (приходилось Шевчуку прикрывать и легендарного лётчика-штурмовика дважды Героя Советского Союза Талгата Бегельдинова), что не способствовало большому росту личных счетов. Зато сопровождаемые группами под командованием Шевчука штурмовики ни разу не понесли потерь от воздушного противника.
Кульминацией боевой работы стало 1 марта 1945 года, когда гвардии майор Шевчук (с разрешения командования) на глазах командующего фронтом Конева сбил ведущего пары FW-190, прикрывавшей корректировщика Hs-126, и, не выходя из атаки, свалил и «Хеншеля».
Это был 194-й боевой вылет Шевчука и 14-й лично сбитый им самолёт (ещё один числился за ним как сбитый в группе).
Командование представило его к званию Героя Советского Союза, каковое и было ему присвоено Указом Верховного Совета СССР 27 июня 1945 года.
Командование представило его к званию Героя Советского Союза, каковое и было ему присвоено Указом Верховного Совета СССР 27 июня 1945 года.
Командование представило его к званию Героя Советского Союза, каковое и было ему присвоено Указом Верховного Совета СССР 27 июня 1945 года.
Командование представило его к званию Героя Советского Союза, каковое и было ему присвоено Указом Верховного Совета СССР 27 июня 1945 года.
Командование представило его к званию Героя Советского Союза, каковое и было ему присвоено Указом Верховного Совета СССР 27 июня 1945 года.
Примерно тогда в авиационных частях начали свирепствовать медицинские комиссии — военная авиация мирного времени могла себе позволить наличие в своём составе только стопроцентно здоровых лётчиков. Можете представить себе удивление хирурга, обнаружившего на осмотре у одного из лучших лётчиков полка набор сломанных позвонков.
Гвардии майор Василий Шевчук согласился спуститься на землю и ослабить честно прослуживший ему до конца войны корсет сапожника Вано, но из армии ушёл в отставку только в 1979 году, дослужившись до генерал-лейтенанта авиации. Он работал в аппарате МО СССР, и до самого конца ходил на службу по нескольку километров пешком — не сдаваясь боли.
Биографическая справка: Василий Михайлович Шевчук (14 августа 1919 — 6 апреля 2003), генерал-лейтенант авиации. Украинец, родился в селе Ставки Фастовского р-на Киевской обл. в крестьянской семье, окончил среднюю школу. Призван в РККА по комсомольскому набору в 1936 году, обучался лётному делу в Качинской школе. Член ВКП(б) с 1940 г. В Действующей Армии с января 1942 г. 1 мая 1942 г. в воздушном бою был сбит и ранен в ногу, выпрыгнул из горящего самолёта на предельно малой высоте, при приземлении получил двойной компрессионный перелом позвоночника. В мае 1943 года вернулся в часть и возобновил полёты. Всего совершил 204 боевых вылета, в том числе не менее 40 на штурмовку наземных войск противника, провёл 44 воздушных боя, сбил 14 немецких самолётов лично и 1 в группе. В начале 1945 г. заменил дважды Героя Советского Союза Ивана Луганского в должности командира 152-го ГвИАП. После войны списан с лётной работы. В 1948 г. окончил курсы усовершенствования офицерского состава при Военно-воздушной академии, в 1958 г. — Высшие академические курсы при Военной академии тыла и транспорта. Служил в центральном аппарате МО СССР. С 1979 года генерал-лейтенант авиации В.М.Шевчук в отставке. Жил в Москве. Похоронен в Москве на Троекуровском кладбище (участок 5).
Герой Советского Союза (Указ от 27 июня 1945 года), награждён орденом Ленина, 5 орденами Красного Знамени, 2 орденами Отечественной войны I степени, орденом Отечественной войны II степени, орденом Красной Звезды, орденом «За службу Родине в Вооружённых Силах СССР» III степени, многими медалями.
Похожие материалы:
Последний рейс пилота Мамкина
Истребитель
Николай Францевич Гастелло
Штурмовики: Самый молодой
