Ленинградцы блокады

Судьба Ленинграда в годы Великой Отечественной войны – это настоящий пример стойкости и героизма всего населения города. Длившаяся с 8 сентября 1941 года до 27 января 1944 года блокада стала временем тяжелейших испытаний, лишений и потерь для горожан, большинство из которых составляли старики, женщины и дети. Ценой невероятных усилий Ленинград выстоял. Этим подвигом мы обязаны всем тем людям, которые смотрят сегодня на нас с фотографий военных лет.

Митинг на ленинградском заводе им. Кирова о начале войны. Июнь 1941 года. Фото: В. Тарасевич

Митинг на ленинградском заводе им. Кирова о начале войны. Июнь 1941 года. Фото: В. Тарасевич

Начало войны было встречено в городе с большим волнением. Тогда еще никто не знал, какими страшными потерями обернется эта война. Страницы дневника 15-летнего мальчика Юры Рябинкина так передают царившую в городе атмосферу:

«22 июня 1941 г.

Постояв около двух часов, я решил было уйти, как вдруг объявили, что хотя газет не будет, но будет какой-то официальный бюллетень, но, когда он будет, неизвестно. …Началась решительная серьезная борьба, столкнулись два антагонистских строя: социализм и фашизм! От будущего этой великой исторической борьбы зависит благо всего человечества».

Плотно сомкнувшееся кольцо блокады в сентябре 1941 года отрезало город от «Большой земли» и лишило средств к существованию. Самым страшным испытанием для ленинградцев стал голод. От голода в Ленинграде погибло в десятки раз больше людей, чем от налетов и артобстрелов. В ноябре 1941 года дневная норма хлеба для рабочих составляла 250 грамм на человека, для служащих, детей и иждивенцев – по 125 грамм.

В германском же командовании было принято:

«Не подлежит сомнению, что Ленинград должен быть уничтожен голодом, ибо невозможно этот город прокормить».

Житель Ленинграда возле булочной после получения хлебного пайка. Зима 1941 – 1942

Житель Ленинграда возле булочной после получения хлебного пайка. Зима 1941 – 1942

Жительница блокадного Ленинграда Елена Михайловна Никитина вспоминает это тяжелое время:

«Есть приходилось что попало. Помню, приходила домой, и мне так хотелось кушать! Я жила тогда на улице Войтика. У меня там дрова лежали около печки, полено или два. И вот я взяла это полено (сосновое, помню) и стала грызть, потому что молодые зубы хотели что-то кусать. Есть хотелось страшно! Вот грызу, грызу это полено, смола выступила. А этот запах смолы мне какое-то наслаждение доставлял, что хоть что-то я погрызу. Надо было что-то кушать, иначе неминуема смерть от голода, а это еще хуже, чем от обстрела. От голода очень тяжелая смерть».

Жители блокадного Ленинграда на улице. Зима 1941—1942. Фото: Н. Хандогин

Жители блокадного Ленинграда на улице. Зима 1941—1942. Фото: Н. Хандогин

Авторы «Блокадной книги» Алесь Адамович и Даниил Гранин собрали множество воспоминаний переживших это время очевидцев. Сами же они тоже стали участниками многих событий:

«Было и бесчувствие, была черствость, воровали карточки, вырывали кусок хлеба, обирали умирающих («Умирать-то умирай, только карточки отдай!»), всякое было, но удивительно не это, удивительно, как много было спасений…! Таких рассказов мы услышали множество. Сколько их было – безвестных прохожих! Они исчезали, вернув человеку жизнь; оттащив от смертельного края, исчезали бесследно, даже облик их не успевал отпечататься в мерклом сознании. Казалось, что им, безвестным прохожим,– у них не было никаких обязательств, ни родственных чувств, они не ждали ни славы, ни оплаты. Сострадание? Но кругом была смерть, и мимо трупов шли равнодушно, удивляясь своей очерствелости.

Большинство говорит про себя: смерть самых близких, дорогих людей не доходила до сердца, срабатывала какая-то защитная система в организме, ничто не воспринималось, не было сил отозваться на горе. И все же отзывались. Обострилось другое чувство – гражданское, а кроме того, город-фронт рождал солдатское чувство взаимовыручки. Каждый в какой-то степени чувствовал себя фронтовиком, и помогал он не просто упавшему прохожему, а своему однополчанину. Армия сражалась рядом, где-то у трамвайного кольца, и законы воинской чести становились общими законами города».

Рассказами о том, как в голодном городе люди ели кошек и собак, никого теперь не удивишь. Но были и такие случаи, когда хозяева переживали все лишения вместе со своими питомцами, делая все возможное, чтобы их спасти.

Жители Ленинграда с питомцами. Фото военных лет

Жители Ленинграда с питомцами. Фото военных лет

Очевидец блокадных событий Г. А. Князев рассказывает о своих соседях по дому:

«Внизу, под нами, в квартире покойного президента, упорно борются за жизнь четыре женщины – три его дочери и внучка. До сих пор жив и их кот, которого они вытаскивали спасать в каждую тревогу. На днях к ним зашел знакомый, студент. Увидел кота и умолял отдать его ему. Пристал прямо: «Отдайте, отдайте». Еле-еле от него отвязались. И глаза у него загорелись. Бедные женщины даже испугались. Теперь обеспокоены тем, что он проберется к ним и украдет их кота».

Еще одно доброе сердце ленинградки Маргариты Федоровны Неверовой также не могло оставить своего питомца в беде:

«…Я вышла из дома. Пошли мы с моей собачоночкой, вот такой маленькой, за хлебом. Вышли. Лежал старичок. Вот у него уже так молитвенно три пальца сложены, и он так, замерзший, лежал в валенках.

Когда мы пришли в булочную, хлеба не было, моя собачоночка вдруг меня носом тык-тык-тык в валенок. Я наклонилась. «Ты что?» Оказывается, она нашла кусочек хлеба. Мне отдает его. …я из этого хлеба такую похлебку наварила, что вы даже не представляете, как мы с ней угощались!»

Cемья Опаховых на прогулке по улице Ленинграда. В центре Вероника Александровна Опахова, слева — ее старшая дочь Лора (13 лет), справа — 4-летняя дочь Долорес. Май 1942. Фото: В. Федосеев

Cемья Опаховых на прогулке по улице Ленинграда. В центре Вероника Александровна Опахова, слева — ее старшая дочь Лора (13 лет), справа — 4-летняя дочь Долорес. Май 1942. Фото: В. Федосеев

Впоследствии Вероника Александровна, попавшая в кадр фотографа вместе со своими дочерьми, вспоминала:

«Мне было тридцать четыре года, когда я потеряла мужа на фронте. А когда нас потом эвакуировали вместе с моими детьми в Сибирь, там решили, что приехали две сестры – настолько она была страшна, стара и вообще ужасна. А ноги? Это были не ноги, а косточки, обтянутые кожей. …Цинга у нас у всех была жуткая, потому что сами понимаете, что сто двадцать пять граммов хлеба, которые мы имели в декабре месяце, это был не хлеб.

Глядя на свою младшую дочь на этой фотографии, Вероника Александровна добавляла: «Как видите, она пытается прыгнуть, хотя ее колено вот такое было: оно было все распухшее, налитое водой. Ей четыре года. Что вы хотите? Солнышко греет, она с мамой идет, мама обещает: вот погуляем, придем домой, сходим в столовую, возьмем по карточке обед, придем домой и будем кушать. А ведь слово «кушать» – это было, знаете, магическое слово в то время».

Мужчин в Ленинграде оставалось очень мало – почти все они воевали на фронте. Работа на заводах, оборона города и другая тяжелая мужская работа легла на хрупкие женские плечи. Так, сохранилась фотография, где на перекрестке Невского проспекта и Садовой улицы несет свой пост старшина милиции А.Федорова. К слову сказать, этот перекресток наиболее часто подвергался обстрелам, за что в народе получил прозвище «кровавый».

Старшина милиции А. Федорова, милиционер-регулировщик, на главном перекрестке Невского проспекта и Садовой улицы. Декабрь 1941. Фото: Г. Чертов

Старшина милиции А. Федорова, милиционер-регулировщик, на главном перекрестке Невского проспекта и Садовой улицы. Декабрь 1941. Фото: Г. Чертов

А в это время бойцы с фронта вспоминают зимние месяцы 1941/42 года:

«С того дня как мы узнали про разгром немцев под Москвой, у нас все переменилось. Воевали мы еще плохо, здесь, на Ленинградском фронте, в декабре – январе наступление срывалось, из всех попыток мало что выходило, мы еще не могли вести наступательные бои. Но зато мы почему-то точно уверились в том, что Ленинград немцам не взять. Не потому, что у них не хватит сил, а потому, что мы им не дадим. Странная эта, казалось, ни на чем не основанная уверенность охватила нас в декабрьские дни, дни нашей слабости, голода и малолюдья.

Может, это как-то было связано и с тем, что в двадцатых числах декабря к нам в части, на передний край, приехала делегация ленинградских работниц вручить подарки. Может быть, начальство решило, что наш боевой дух поможет ленинградцам, а может, командование хотело воодушевить нас – не знаю. Делегация дошла до нашей роты в виде трех женщин. Все три были замотаны платками, шарфами, подпоясаны ремнями, шнурками. Когда в землянке они наконец освободились от своих одежек, то стали тоненькими девицами, можно сказать даже – костлявыми, судя по торчавшим ключицам и скулам. Землянка была жарко натоплена, мы входили и получали из их рук носки, кисеты, рукавицы».

Девушки-пулеметчицы из истребительного батальона с пулеметом системы Дегтярева (ДП). Январь 1943. Фото: Б. Васютинский

Девушки-пулеметчицы из истребительного батальона с пулеметом системы Дегтярева (ДП). Январь 1943. Фото: Б. Васютинский

Каждые сутки тысячи мужчин и женщин из групп самозащиты и противопожарных постов жилых домов дежурили на крышах. Вместе с бойцами МПВО они тушили зажигательные бомбы, разбирали завалы, спасали людей из-под обломков рухнувших зданий. Несмотря на интенсивные вражеские бомбежки и обстрелы, жизненные центры города продолжали действовать.

Дозорные неба ПВО. 1941—1944 гг. Фото: Б. Кудояров

Дозорные неба ПВО. 1941—1944 гг. Фото: Б. Кудояров

О своей блокадной молодости вспоминает Клавдия Петровна Дубровина. Ей было тогда двадцать лет с небольшим, работала она токарем, служила в МПВО.

«Перед войной я была такая, что у меня простых чулок даже не было,– знаете, как говорится, модница была: все шелковые чулочки на мне, туфельки на каблучках. И вот когда жизнь так стукнула меня, то я сразу перестроилась. …Я побежала в магазин и успела еще захватить простые хлопчатобумажные, причем черные, чулки в резинку. Сколько там было, не помню, кажется, шесть пар, я купила и все шесть пар на себя надела. …Потом – как я ноги обула. Тоже думаю – что же мне делать?

Я пропаду. А у меня какие-то старые лисьи шкуры валялись. И тоже я где-то схватила, купила с рук (тогда еще продавали за кусочек хлеба) такие вроде бурочки… Я эти шкуры намотала себе вместо портянок и всадила ноги в бурки. …Где-то в коридоре нашла старые мужские галоши громадного размера (это был, видимо, самый большой размер), с такими острыми носами. Я бурки свои всадила в эти галоши, проколола дырочки, шнурочками, как лапти, перекрестила, завязала – и вот так я спасла ноги. В тепле я ходила все время. Иначе я пропала бы…».

Группа девушек-бойцов местной противовоздушной обороны (МПВО) на бульваре Профсоюзов (Конногвардейском бульваре) 1944. Фото: В. Логинов

Группа девушек-бойцов местной противовоздушной обороны (МПВО) на бульваре Профсоюзов (Конногвардейском бульваре) 1944. Фото: В. Логинов

Свой несомненный вклад в дело обороны города внесли дети. Рано повзрослевшие, многие потерявшие своих родителей и узнавшие все ужасы войны, они бок о бок с взрослыми боролись за правое дело, мечтая лишь о куске хлеба и о мирном небе над головой.

Школьницы Валя Иванова (слева) и Валя Игнатович, потушившие две зажигательные бомбы, упавшие на чердак их дома 13.09.1941. Фото: В. Федосеев

Школьницы Валя Иванова (слева) и Валя Игнатович, потушившие две зажигательные бомбы, упавшие на чердак их дома 13.09.1941. Фото: В. Федосеев

Ленинградский школьник Андрей Новиков дает сигнал воздушной тревоги. 10.09.1941

Ленинградский школьник Андрей Новиков дает сигнал воздушной тревоги. 10.09.1941

«До какого-то момента они были как все дети, оставались веселыми, изобретательными. Играли осколками снарядов, коллекционировали их (как до войны коллекционировали марки или бумажки от съеденных конфет). Убегали, прорывались на передовую, благо фронт рядом, рукой подать. Азартно закидывали песком в своем дворе немецкие зажигалки, словно это новогодние шутихи. «Едем дальше, до Обводного канала,

– здесь на мосту Ново-Каменном дети метлами сметают бомбы в Обводный канал, прямо в воду…».

Но когда голод повсеместно вступил в свои права, детям пришлось изведать все ужасы смерти. З. А. Игнатович описывает страшную картину:

«Впереди меня стоял мальчик, лет девяти, может быть. Он был затянут каким-то платком, потом одеялом ватным был затянут, мальчик стоял промерзший. Холодно. Часть народа ушла, часть сменили другие, а мальчик не уходил. Я спрашиваю этого мальчишку: «А ты чего же не пойдешь погреться?» А он: «Все равно дома холодно». Я говорю: «Что же ты, один живешь?» – «Да нет, с мамкой».– «Так что же, мамка не может пойти?» – «Да нет, не может. Она мертвая». Я говорю: «Как мертвая?!» – «Мамка умерла, жалко ведь ее. Теперь-то я догадался. Я ее теперь только на день кладу в постель, а ночью ставлю к печке. Она все равно мертвая. А то холодно от нее».

Многие дети-подростки в годы блокады трудились на заводах. Так, на весь мир прославилась фотография 15-летней девочки Веры Тиховой, которая работала токарем на заводе и за свой рабочий день выполняла полторы взрослые нормы. «Блокадная Джоконда» — так называли получившийся на фото облик с загадочной сдержанной улыбкой.

Вера Тихова, 15-летний токарь 3-го разряда. Фото: В. Федосеев

Вера Тихова, 15-летний токарь 3-го разряда. Фото: В. Федосеев

Валентина Степановна Мороз, которая как раз была одной из тех девочек четырнадцатилетних, что должны были на заводах и в мастерских заменять не просто мужчин, а квалифицированных мужчин-рабочих, оставила свои впечатления:

«Смерть матери на меня подействовала угнетающе. Я не могла вообще дома находиться. Я несколько дней провела у соседей, а потом меня отвели на завод там же у нас, на Петроградской стороне. Я устроилась на заводе и перешла на казарменное положение. Завод стал оборонным. До войны выпускал кассовые аппараты или что-то вроде. Теперь, в блокаду, он стал оборонным заводом. Оборудование вывезли в Свердловск, но кое-что оставалось. Ну, я пришла, ничего не зная. Стала ученицей токаря, так как надо было очень быстро что-то осваивать. Я делала такие маленькие эксцентрики. Это когда стабилизатор приваривается к снаряду, маленькие эксцентрики на эту заточенную часть. Работа была по микрометру, очень хлопотливая и точная работа. У меня не было сменщицы, и я одна над этими эксцентриками работала…»

Если предыдущую фотографию в народе окрестили «Блокадной Джокондой», то следующую можно было бы смело назвать «Блокадной Мадонной».

Жительница блокадного Ленинграда с ребенком. Фото: Н. Хандогин

Жительница блокадного Ленинграда с ребенком. Фото: Н. Хандогин

Из воспоминаний Г. А. Князева:

«Глядел на мать с ребенком – дворничиху. Такая мирная идиллия, но она с противогазом. Она играет с ребенком, а сама посматривает на небо – не летят ли? И сколько таких матерей лишились детей, крова, жизни!».

Школьный урок в ленинградском бомбоубежище. 1942. Фото: Д. Трахтенберг

Школьный урок в ленинградском бомбоубежище. 1942. Фото: Д. Трахтенберг

Художница Остроумова-Лебедева переживала блокаду вместе со всем Ленинградом. В своих воспоминаниях она оставила живые заметки о ленинградских мальчишках:

«Я подошла к гранитному парапету набережной, рассчитывая хоть немножко, несмотря на налет, посидеть в углу ее, на скамейке. Скоро какой-то тихий шум привлек мое внимание. Заглянув за перила, я неожиданно увидела внизу у основания набережной, на гранитной дорожке, идущей у самой воды, большую группу ребят. Было их очень много и разного возраста. Они удили рыбу… А налет все усиливался.

Чаще и ближе падали бомбы. Ребята, казалось, ничего не видели и не слышали, так спокойно и сосредоточенно продолжали они сидеть и удить. Наконец, я не выдержала и крикнула им сверху: «Ребята! Что вы там сидите?! Слышите – налет! Сейчас же уходите!». «Слы-ы-ши-м! Не в нашем ква-адра-ате!» — крикнули они мне в ответ и продолжали удить. Но не прошло и пяти минут, забрав свои удочки и ведерки, смеясь, бежали и я с ними к широким дверям Военно-медицинского госпиталя. Там мы укрылись, пережидая налет».

К лету 1942 года норма выдачи хлеба на человека постепенно увеличивалась, снабжение стало регулярным, в рационе даже стало появляться мясо, и начали функционировать специальные столовые.

Прохожие у новой столовой в блокадном Ленинграде. Июнь 1942. Фото: В. Федосеев

Прохожие у новой столовой в блокадном Ленинграде. Июнь 1942. Фото: В. Федосеев

Воспоминания Лидии Сергеевны Усовой:

«Работала я в Пятом ПМТ. Затем нас перевели на завод «Красная заря», куда ходить было очень далеко. На заводе мы занимались расчисткой. ... Я скажу так: у меня все мысли были направлены только на еду. Это было совершенное помешательство. В сорок втором году я уже не могла донести паек из магазина до дома: если там был сырой горох, я его съедала на улице… Так прошла зима сорок второго года, и наступила весна. У меня вид был ужасный. Я очень сильно отекла. Я была невероятно худа: при моем росте у меня был вес сорок два килограмма (я взвешивалась в больнице, это интересно было). Ноги были как тумбы, вот такое опухшее лицо, глаза – щелки. Ужасный вид был. И вот здесь нас начали пропускать через усиленное питание.

Оно было абсолютно правильно организовано: нас кормили четыре раза в день небольшими порциями, давали полноценные продукты, но мы даже плакали. Нам казалось, что нас ограбили: у нас отобрали карточки и дают очень мало. Это, конечно, психоз был, безусловно. Столовая была на углу Невского и Владимирского, где сейчас ресторан «Москва». Было просто ужасно: придешь – и дадут тебе маленькое блюдечко каши. Ужасно хотелось больше. И здесь я помню, как я сидела в садике и смотрела на прыгающих воробьев, и у меня были совершенно кошачьи инстинкты: вот поймать этого воробья и сварить из него суп!».

Моряки Балтийского флота с маленькой девочкой Люсей, родители которой умерли в блокаду. 1943. Фото: Б. Кудояров

Моряки Балтийского флота с маленькой девочкой Люсей, родители которой умерли в блокаду. 1943. Фото: Б. Кудояров

Троицкая Ольга Гавриловна, воспитательница детского дома, рассказывает истории о детях, возвращавшихся в нормальную жизнь после всех ужасов войны:

«В группе у меня была девочка (фамилию ее забыла). Ее привезли с какого-то маленького полустанка. Там на ее глазах сожгли поселок, убили мать и остальных жителей, а она куда-то забилась и таким образом спаслась. Она сидела как мышка. Но все-таки – ребенок, хотелось ее как-то оживить, что-то ей расскажешь, но она никак ни на что не реагирует. Я обратилась ко всем своим родственникам – поискать у себя, чтобы дать ей какие-то игрушки. Наконец я собрала какие-то пестрые лоскутки и принесла ей, и вдруг она к ним потянулась!»

Жители Ленинграда на салюте в честь Победы. Май 1945. Фото: Н. Хандогин

Жители Ленинграда на салюте в честь Победы. Май 1945. Фото: Н. Хандогин

27 января 1944 года блокада была окончательно снята, и до полной победы над гитлеровской Германией оставалось всего немного. Но этот день для ленинградцев был уже победой. В своем дневнике Ольга Остроумова-Лебедева так описывает это незабываемое событие:

«…Великий день всей нашей страны! 27 января наш героический Ленинград совсем освобожден от тисков фашистских разбойников. Весь фронт на 65-100 километров в глубину очищен. Сегодня по радио сообщили приказ войскам Ленинградского фронта. Что после этого было! Все обнимались, целовались, кричали, плакали. Потом начался салют ленинградским войскам, освободившим Ленинград.

Какое грандиозное зрелище мы пережили! 24 залпа из 324 орудий. Орудия стреляли с военных судов и с разных концов Ленинграда – орудия у Смольного, на Марсовом поле, на Дворцовой площади и во многих других местах. Это было в 8 часов вечера. Ночь была темная. Огненные фонтаны красных, зеленых, голубых и белых ракет высоко взлетали в небо. Кругом раздавались крики «ура» обезумевших от радости людей…».

Ссылки по теме: